Как и любая другая наука, история литературы таит в себе неразрешенные загадки, возможности открытий. В русской классической литературе, казалось бы, все изведано вдоль и поперек, и потому сказать что—либо принципиально новое здесь не представляется возможным.

Но усвоенная со школьной скамьи картинка — что это? Объективная реальность или же принимаемая за нее литературная мифология, за которую прячутся как      профессиональные литературоведы, так и не желающие самостоятельно мыслить рядовые потребители? Для того, чтобы  ответить на этот вопрос, необходимо освободиться от установившихся стереотипов и начать исследование, что называется, с чистого листа. Вот оно — поле для энтузиастов!

И тогда, знаю по собственному опыту, горизонты уйдут в бесконечность, и то, что представлялось хорошо известным, явится в совершенно новом виде. И окажется, что помимо школьной программы существует еще другая русская литература — целая плеяда имен, по конъюнктурным причинам выброшенных в свое время на маргинес, задвинутых во второй, третий, десятый ряд, в объективной же реальности составляющих "золотой фонд" российской изящной словесности. Одно из таких имен — Николай Полевой. 

Происхождение героя

"Наш род Полевых, — читаем в авторской "Автобиографии", — был одним из  старинных и почетных посадских родов в Курске, наряду с Климовыми, Голиковыми и другими почетными курянами. Замечательно, что кроме Курска Полевых нигде больше не было, но тем многочисленней были они в Курске, так что их различали даже одних от других уличными названиями; наш род по уличному прозывался    Осипов, по имени моего прадеда Осипа, который был известен по своему благочестию и считался большим начетчиком духовных книг. Я видел подпись его, четкими, кудрявыми буквами, на купчей Курского Магистрата, в ряду с другими почетными гражданами. Он вел большие торговые дела, но в старости устранился он от всех дел, поручил их детям, ходил только к церкви Божией и жил в комнатке подле бани, стоявшей на огороде его старинного дома. Дом этот находился против бывшего в Курске верхнего Троицкого храма, на высоком берегу живописной Тускори (его   купил потом купец Горбунов). Впрочем, предки наши не умели наслаждаться живописными видами; дома их строились внутри дворов, обнесенных на улицу заборами, ворота которых днем и ночью были заперты. Прадед был одним из богатых людей в Курске; у него была каменная палатка для складки товаров, которые вывозил он из Персии, куда езжал торговать, а таких палаток в целом Курске было только две. Дед мой Евсей был женат на Климовой, сестра которой была за И. Л. Голиковым, одним из богачей Курских, двоюродным братом Михаила Сергеевича Голикова, которого воспел Державин под именем соседа, и Ивана Ивановича Голикова, известного сочинителя "Деяний Петра Великого".

Сам Николай Алексеевич родился 22 июня (3 июля) 1796 года вдали от родины предков — в Иркутске, куда его отца завлекли дела Российско—Американской компании (помните, командор    Резанов, "Юнона и Авось"?). Но купеческое счастье переменчиво, и в 1811 году, спустя сорок лет, пришлось покинуть насиженное сибирское место и возвратиться на запад: сперва в Москву, а через некоторое время в родные пенаты — в Курск, где и определилась окончательно судьба будущего писателя. В 1817 году состоялся его печатный дебют — в "Русском вестнике" были опубликованы два стихотворения и заметка    "Отрывки из писем к другу из Курска" с описанием проезда через курскую землю императора Александра I. Ну а с 1820      года, с прибытия Полевого в Москву, начинается его бурная и весьма плодотворная литературно—редакторская деятельность, продолжавшаяся вплоть до преждевременной кончины в Санкт—Петербурге 22 февраля (6 марта) 1846 года.

Журнальная революция

Так чем же интересна личность Полевого, и почему сегодня о нем так мало знают? Первой — неоспоримой — его заслугой был существенный вклад в отечественную журналистику. Интересно, что само слово "журналистика" придумал и ввел в обиход именно наш герой. Так называлась рубрика в "Московском телеграфе", посвященная обозрению журналов. Сам же "Московский телеграф", основанный Полевым в 1825 году и анонсированный как "журнал литературы, критики, наук и художеств", оказался явлением из ряда вон. Ничего подобного российская читающая публика ранее не знала. Это признавали все, как друзья, так и недруги. Так, относящийся к последним Виссарион Белинский в    статье, написанной уже после смерти Николая Полевого, отмечал:

"Московский телеграф" был явлением необыкновенным во всех отношениях. Человек, почти вовсе неизвестный в литературе, нигде не учившийся, купец званием, берется за издание журнала — и его журнал с первой же книжки изумляет всех живостью, свежестью, новостью, разнообразием, вкусом, хорошим языком, наконец, верностью в каждой строке однажды    принятому и резко выразившемуся направлению. Такой журнал не мог быть не замеченным и в толпе хороших журналов; но среди мертвой, вялой, бесцветной, жалкой журналистики этого времени он был изумительным явлением. <…> Первая мысль, которую тотчас же начал он развивать с энергией и талантом, которая постоянно одушевляла его, была мысль о необходимости умственного движения, о необходимости следовать за успехами времени, улучшаться, идти вперед, избегать неподвижности и застоя, как главной причины гибели просвещения, образования, литературы. <…> Полевой показал первый, что литература — не детская забава, что искание истины есть ее главный предмет".

Но это ведь не иначе как революция в журнальном деле, а что мы знаем об этом событии? Сегодня история российской журналистики — это огромное белое пятно, а ведь без ее знания не только хронику событий невозможно восстановить или уяснить бытовавшие тогда в литературе     нравы — невозможно увидеть и литературную ситуацию в целом,  каковой она была в реальности. Но мы все же постараемся…

Причина забвения

Из слов Белинского понимаем, что в качестве редактора, журналиста, а также катализатора литературной жизни, Полевого признавали, по сути, все участники литературного процесса. То есть не могли не признавать. И по идее — за то, что делал он столь нужное для всех дело — должны были быть ему благодарны. Но это только в идеале. Реальность же была от него далека. И главную роль — ноту "враг" — сыграло здесь одно "но".

"Человек, почти вовсе неизвестный в литературе, нигде не учившийся, купец званием…" — отмечает Белинский. Как бы без задней мысли. Но мы наверняка не погрешим против истины, если скажем, что именно этот факт и стал камнем преткновения на пути у нашего героя. То, что породило у его оппонентов чувство, с одной стороны, зависти, а с другой — собственного превосходства. Неприятие стороннего авторитета, особенно, когда этот авторитет исходит не из своей, а из сущностно чуждой среды — такой эффект вызвало явление Полевого в среде представителей так называемой "аристократической партии", доселе главной движущей силы российской литературы.

До поры до времени оно не проявлялось, так как на первых порах смотрели на него как на диковину, а в основанном им журнале публиковались Вяземский, Баратынский, Пушкин и другие аристократы. Но все в один момент изменилось, стоило Полевому посягнуть на авторитет главного российского историографа Карамзина с его "Историей государства Российского". Собственной концепции Полевой посвятил труд под названием "История русского народа" (1829). К сожалению, он остался незавершенным, и главная тому причина — это, несомненно, та обструкция, которой он подвергся со стороны "аристократической партии", в том числе и Пушкина.

Его, что называется, закидали шапками. Единственной же мыслью этого действа была: да как он посмел? И еще: а кто он такой? И ответ: нигде не учившийся купчишка, плебей—самоучка, одним словом — выскочка! 

Творческое наследие

Но если вдуматься: что же такого сделал Полевой? Будучи неутомимым энтузиастом, он просто из чувства врожденной честности посмел не согласиться с общепринятым взглядом на русскую историю. Увидел его недостаточность. И, даже не взамен, а в дополнение, в альтернативу, предложил свое видение. Таким образом, вместо одной версии стало две. Полевой расширил оперативное пространство отечественной исторической науки. Его же за это подвергли обструкции. Вот в чем состоит реальный смысл произошедшего. 

А результаты мы пожинаем по сей день: историка Полевого ныне мало кто знает, а ведь помимо "Истории русского народа" ему принадлежат также "История Петра Великого" (1836—43), "История   князя италийского графа Суворова—Рымникского" (1843), "История Наполеона" (1844—48), "Русская история для первоначального чтения", книга "Русские полководцы". И это до Соловьева, до Костомарова! Но по каким—то очень нехорошим причинам все эти памятники российской исторической мысли до сих пор пребывают в забвении.

P. S. Но и это еще не все! Творческое наследие нашего героя настолько грандиозно, что осветить его в рамках газетной статьи не представляется возможным.   Дело в том, что перед нами не только редактор, произведший революцию в  журнальном деле, и не только историк—  энтузиаст. Это еще и выдающийся писатель—беллетрист — один из зачинателей и основоположников русского  исторического  романа, а также русской исторической драматургии, переводчик Шекспирова "Гамлета", автор целого ряда литературных шедевров, главный идеолог русского романтизма… Но каждый из этих пунктов — отдельная история.

Олег Качмарский