В зале Курской государственной филармонии состоялся концерт народного артиста России пианиста Николая Луганского.

Будучи профессионалом экстра-класса, в среде почитателей исполнительского искусства этот музыкант в представлении не нуждается. Вопрос в другом: в чем состоит главная его особенность? Ответ даёт британская газета "Дэйли Телеграф", согласно которой перед нами "пианист всепоглощающей чувствительности, который выдвигает вперед не себя, а музыку". И действительно, услышав впервые его игру, моментально убеждаешься, что это именно тот идеальный проводник, который сам растворяется в музыкальной стихии и так же идеально способствует растворению в ней слушателя. И тогда перед слушателем предстает уже не музыкант, а музыка.

На этот раз это были Шуберт, Чайковский, Свиридов. Такое сочетание - ныне чествуемый юбиляр в окружении двух гениев романтизма - заставляет еще раз задуматься о месте Свиридова в традиции.

Что такое романтизм вообще? Нет, это не то, что называют расхожим словом "романтика", как некая оторванная от жизни сказочно-нереальная блажь. На самом деле романтизм состоит в том, чтобы через постижение сущности стихий - стихии времени и стихии чувства, стихии внутреннего мира, микрокосма - прийти к постижению первообразов, что значит - к постижению жизни как таковой. В этом смысл романтизма как философского течения в искусстве, сформулированного в конце XVIII века в произведениях представителей Иенской школы и, в частности, в философии Шеллинга. 

Музыка же есть наиболее стихийное из искусств, и потому романтизм в ней проявился особенно бурно. Пришлось это на XIX век, и первой крупной и даже гигантской его фигурой был Бетховен. Ну а дальше - Франц Шуберт, как другая его сторона, как развитие в чувственном направлении.

Героический романтизм Бетховена философичен, медитативен, метафизичен; лирический романтизм Шуберта прежде всего чувственен, что в полной мере проявилось в двух его "Экспромтах", которыми Николай Луганский открыл концерт и моментально покорил публику. Это как американские горки: дух захватывает от смены настроений, от перетекания чувств - тот же принцип, что и в джазе! И именно такому сверхчувственному музыканту и следует играть подобную музыку - в этом случае имеем стопроцентное попадание. 

В столь же идеальных взаимоотношениях пианист также и с музыкой Чайковского. Это, конечно, не удивляет: трудно найти композитора более чувственного и оттого более подходящего под исполнительскую манеру Луганского. Посему во время исполнения фортепианного цикла "Времена года"  музыкант исполнил выборочно ровно половину - 6 пьес из двенадцати. А написанной в 1878 году большой сонатой соль-мажор был установлен не просто контакт с публикой, но и связь с той эпохой, когда творил Чайковский. Уже после ухода Шопена и Шумана, но еще при живом Брамсе - это была высшая точка музыкального романтизма, но в то же время и преддверие (fin de ciеcle), конец прекрасной эпохи (belle еpoque). 

А что Свиридов? В начале второго отделения прозвучал небольшой фрагмент (прелюдия и фуга) из его Партиты ми-минор. Этого, однако, было явно недостаточно, чтобы прочувствовать смысл этого произведения, а уж о погружении в свиридовский мир - как в случае с Шубертом и Чайковским - и говорить не приходится. Зато возник интересный вопрос: насколько органичен Свиридов в окружении двух великих романтиков XIX века?

Вот и последовало продолжение: по возвращении домой переслушал Партиту ми-минор, а заодно и Партиту фа-минор - благо, что технические возможности сегодня это позволяют. И пришел к выводу: да, это совсем другая музыка - эон, пришедший на смену "прекрасной эпохе" музыкального романтизма. Модернизм,   который, впрочем, зарождался в недрах того самого романтизма, как о том прекрасно сказано у поэта Высоцкого:

"Но в сумерках морского дна,
В глубинах тайных, кашалотьих,
Родится и взойдет одна,
Неимоверная волна,
На берег ринется она
- И наблюдающих поглотит".

- Так, из музыкальных пространств творившего в ту же самую belle еpoque Антона Брукнера вышли и Штраус, и Малер, а затем уже и атональщики Шенберг, Веберн, Берг. Это было освоением новых музыкальных пространств или же выходом в антипространства. А иначе и быть не могло, поскольку новое приходит на смену старому, насколько бы прекрасным и совершенным это старое ни было. 

Но удается ли при этом переходе сохранить основу традиции, ее стержень? Или же разрушению подвергаются сами несущие конструкции? Музыка Свиридова, в том числе и его ранние модернистские партиты, несомненно, этот стержень сохраняет. И потому он вполне органичен в окружении своих великих предшественников. Другое дело, что в состоявшемся концерте прекрасного пианиста Николая Луганского было слишком мало Свиридова - напрашивалась вся Партита целиком.

Олег Качмарский