Памяти друга-художника, заслуженного учителя школы РФ, отличника народного просвещения Владимира Раздобарина.

Утро. Я уже не сплю, но глаза не открываю. Потому что, пока они закрыты, я слышу шум прибоя о берег Черного моря и вижу, как скатываются по мелким камешкам его изумрудные волны. Я знаю, конечно, что живу в Курске на улице Димитрова, далеко от крымских берегов, но написанная когда­-то рукой художника картина висит напротив меня, и иллюзия такова, что с ней не хочется расставаться.

На этих пустынных крымских берегах, поросших сухой колючей травой, мы с мужем любили отдыхать, и он это знал. У Владимира Николаевича был редкий дар – он чувствовал душу другого человека и умел ее выразить. В середине семидесятых перед нашим отъездом на Дальний Восток он подарил мне кусочек Курска – картон, на котором были написанные его рукой вечерние сумерки с зажигающимися фонарями на площади Перекальского. Зная, что я прихожу сюда любоваться нежным сиреневым закатом у театра (тогда еще театра), на фоне которого выделялся ярким пятном остановившийся у мединститута трамвай.

Однажды мы втроем бродили по долине Кура, и другой мой спутник – писатель Владислав Зубец, вспоминая эту прогулку, потом напишет в своей удивительной книге о Курске «Где кистью трепетной…Курские мимолетности»: «Летом тут царство стрельчатых листьев ивняка, непроходимые осоки, метелки тростника и всяких трав…течет Куренок в ивовых туннелях…Из ивовых дебрей, со дна этого зеленого моря можно увидеть и планер уфимцевского ветряка­ - недаром же 42 метра, да и обрыва сколько! Или острый шпиль и купол колоколенки с люкарнями, я б не прочь послушать, как тут плавает звон их колоколов вечерами в туманах. Так долина выползает в самый центр города…» И уходит в трубу.

Годы спустя, когда автор этих строк ушел из жизни, я вернулась в Курск с его рукописями, чтобы их издать. Многое о городе из наших прогулок можно увидеть на страницах книг о Курске Владислава Зубца, которые Владимир Николаевич оформил как художник, «Где кистью трепетной…Курские мимолетности» и «Люби…Блюзы старого города». Два художника – слова и кисти, оставили после себя памятник древнему городу, который оба любили.

Художник и педагог

Больше его нет с нами. И, просыпаясь по утрам под шум «Черноморской волны», чувствуешь, что образовавшаяся острая пустота начинает заполняться благодарными воспоминаниями, стоит только расшевелить душу, и тогда…

Тогда ты увидишь, как мы – Владимир, его жена Наташа и Оля (младшая дочь, ей идти в первый класс) стоим в вечереющем парке, и девочка, срываясь, бежит по дорожке мимо клумб к ждущему (ожидающему) отцу (такая игра), он подхватывает ее на руки, и оба смеются.

Можно долго с увлечением следить, как ее тонкие детские пальчики нанизывают на нитку мелкие белые бусинки, и получается жук, который столько лет живет в моем книжном шкафу. Потом эта молчаливая девочка с русой косой будет часами сидеть в мастерской отца за альбомами или дисками, а когда подрастет до старших классов, станет получать дипломы и грамоты с выставок за свои не совсем обычные работы.

И этот «последний кадр» (ах, не быть бы ему) с любимой дочерью Владимира Николаевича, наследницей его таланта, горький и тяжелый - у гроба в Ахтырском храме, где его отпевали.

А вот всплывает воспоминание совсем с другим настроением. Когда ты вдруг чувствуешь легкую качку рессор маленького автобуса, на котором нас, группу журналистов и художников, везет в родовое имение в Орловской области возродивший память о художнике Вячеславе Шварце, меценат и любитель его творчества Виктор Истомин. И мы, сидя рядом у окна, долго будем любоваться и провожать взглядом белого коня, свободно пасущегося на лужайке. Как бы знать, что в такие моменты чувствует художник?!

Вот мы стоим на скромной выставке работ Владимира Николаевича в библиотеке имени Николая Асеева, чтобы поддержать юбиляра – друга и поэта Юрия Асмолова, чьи сборники стихов Владимир Николаевич тоже оформлял не однажды, и он дергает меня за руку, потому что, увлекшись, больше говорю… не о юбиляре.

А то вдруг откуда-­то из­-за спины услышишь под мерный шум киноаппарата голос, от которого до сих пор вздрагиваешь: «Пусть Гамлета несут четыре капитана…» Несколько лет мы с Владимиром Николаевичем работали в кинотеатре «Юность», и я, тогда директор кинотеатра, часто наблюдала, как он, закутав шею шарфом, писал по вечерам в нашем длинном холодном коридоре рекламы к новому фильму, которые, бывало, собирали публику задолго до сеанса. Так случилось, например, с фильмом «Романс о влюбленных». Тогда (начало семидесятых) мы вместе с сотрудниками трампарка, расположенного напротив, ставили новогоднюю елку. И я не поверила своим глазам, когда по дороге на работу увидела 1 января рано утром вокруг этой елки очередь зрителей в несколько рядов! В нашем маленьком фойе мы устраивали выставки детских рисунков учеников Владимира Николаевича. Нас снимало телевидение.

Не с этих ли скромных вернисажей началась та слава школы Раздобарина художественно­-эстети-ческого воспитания имени живописца Александра Дейнеки? В небольшом музее в просторном фойе перед его мастерской-­кабинетом выставлены работы заслуженного мастера Александра Дейнеки – нашего земляка.

Как это начиналось, как шел он к тому, чтобы школа получила такое почетное имя? Ведь его предшественник оставил ему в наследство (я видела это) шкаф с оторванной дверцей, внизу которого мирно лежал сюрреалистический (почему­-то один) башмак. Чтобы набрать первый художественный класс, он ходил по соседним школам и уговаривал способных ребят перейти учиться в 27-ю школу. Желающих поначалу было немного, это теперь попасть под крыло Дейнеки – удача.

Он с легкостью совместил свою творческую натуру с педагогической профессией. Он создает шедевры и готовит будущих мастеров кисти, и многие ими стали!

Однажды в Америке

С большой делегацией курян Владимир Николаевич ездил с работами своих учеников в Америку. Ему повезло – он жил в доме, хозяин которого прекрасно владеет русским (да и сам­-то русский - родители из первой волны эмиграции). Александр Яхонтов оказался дальним родственником Пушкина.

Первое, что увидел Владимир Николаевич, переступив порог его дома, - большой портрет Александра Сергеевича. В доме оказалась богатая библиотека его книг на многих языках мира. Завязалась дружба. Успешный архитектор, хозяин был близок к художественной среде. Картины Владимира Николаевича и детей успешно выставлялись. Он познакомил Раздобарина с известным мексиканским художником Раймондо Годео. Знакомство закончилось дорогим для гостя подарком. И однажды…

И однажды, по привычке открыв дверь в его мастерскую, где между окон против двери меня всегда встречал портрет Левитана, я была поражена: чуть ниже него на тумбочке увидела портрет необычайной красоты женщины – репродукцию полотна Раймондо известнейшей мексиканской художницы и революционерки Фриды Коло. Женщины неординарной и сложной судьбы, близкой к судьбе Льва Троцкого. И бывшие ученики Владимира Николаевича, ныне студенты худграфа, долго еще ходили смотреть на него, как в галерею. «Другу Владимиру» - написал на портрете Раймондо.

И еще раз удивил меня несказанно полотном большого размера и, не ошибусь, большого смысла.

Занятый какими­-то делами, он машинально включил телевизор, а там на всех каналах в лиловом дымном зареве пожара рушатся огромные башни, те самые. В Америке. Потрясенный, он схватил в руки кисть и стал писать. Год спустя гости из Америки поразились, увидев картину, и тогда он зажег перед ней свечу. Русскую поминальную свечу на фоне американского апокалипсиса. Это надо видеть.

Знакомство с Яхонтовым оказалось плодотворным. Он приезжал в Курск несколько раз.

Идеи прямо клубились. Шли конференции, круглые столы, директор школы Татьяна Паневина, захваченная происходящим, горячо их поддерживала. Возникла идея проведения Международного Пушкинского конкурса детского художественного творчества и передвижных выставок. Не все, конечно, получилось, но на одной (счастливое совпадение!) Пушкиниане удалось побывать. Александр Александрович приехал в Курск как раз в разгар работы старших классов к очередному пушкинскому юбилею, был в жюри фестиваля, восхищался работами ребят и увез с собой целую пачку картин юных художников. И получил в подарок от Кати Михайловой небольшое, заставившее всех гадать, из чего сделано, черное панно, где из обычной скорлупы был выложен «Кот у Лукоморья». Удивил нас гость тем, что, изучая творчество поэта, подсчитал, что Пушкин написал 35 тысяч волшебных поэтических строк, не считая прозы.

Свыше ста детских рисунков своих учеников Раздобарин представлял в Америке в составе курской делегации по приглашению Калифорнийского университета. Яхонтов поводил его по Лос-Анджелесу и его окрестностям, по Голливуду.

В музее Гетти – гигантском комплексе, ­ расположенном на двух холмах, окруженном парком, в котором собрано десять тысяч экзотических растений, он пережил один из самых волнующих моментов поездки – увидел, наконец, подлинник любимой картины «Ирисы» Ван Гога.

Неподражаемый стиль

В память о той поездке стоит у Владимира Николаевича подарок хозяина дома – копия статуэтки «Оскар».

Все рассказанное выше - только отдельные штришки, на фоне которых проходила жизнь художника. Он побывал во многих странах. Однажды в Германии написал зимний этюд, и его немецкие друзья прямо кричали от восторга: «Владимир, это Зибирь? Зибирь?»

Последний привет нам на Дальний Восток – его картина «Долина Кура». Да, та самая. Только зимняя. Эти виртуозные мазки «а­-ля Ван Гог…» Она висит рядом с морем. Техники разные. Стиль один. Раздобаринский.

Заканчивая это маленькое путешествие в страну человека, с которым счастливо свела меня жизнь, горько сожалею, что оно прервалось. Теперь в его мастерской хозяйничает старшая дочь – Елена, прекрасная художница и педагог, много взявшая от отца.

Из наших длинных бесед, в которых часто участвовала и Леночка, я поняла, что художник, откликаясь на голос души, создает свой новый мир.

У Владимира Николаевича осталось большое творческое наследие. Его знает мир. Придет время, когда крупные искусствоведы займутся исследованием его творчества, начнут устраивать выставки, издавать альбомы. И я бы хотела – хотя бы скромный небольшой альбомчик с той самой негасимой свечой!

Ирина Чучерова